Изнывая от его щедрот,
Баранаускайте через краков
По центральной улице идёт.
Все грубы и наглы.
Чем же, кем же
Утешаться к тридцати годам
Баранаускайте, манекенше,
Разьезжающей по городам?
Здесь и там, то в Праге, то в Варшаве,
Все они грубы и наглы.
Но
Баранаускайте вправе, вправе
Тем же отвечать. И пить вино...
И -
В вечерний шёлк полуодета,
А точнее - полунагишом -
Краковская гейша с тенью гетто
На лице красивом и большом,
Голосом поставленным и резким,
Яркой краской увеличив рот,
Перепутав польское с еврейским,
Голубые песенки поёт.
Крупная, по-женски обжитая,
И впоолне здоровая на вид,
О любви и нежности мечтая,
По ночам тоскует и не спит.
Вот и разрушается здоровье,
Неполадки в теле молодом, -
И струя ветхозаветной крови
Через сердце движется с трудом.
Для чего ей новых мод шедевры,
Синей тушью подведённый взгляд,
Если не выдерживают нервы
И почти без повода шалят.
Лишь одна осталась ей свобода -
Вспоминать свою былую прыть
И, не соблюдая перехода,
Медленно проспект переходить.
Милиционеры, не зевайте,
Поскорей свистки пускайте в ход, -
Переходит Баранаускайте
Улицу не там, где переход.
Красные чулки и чёрный шарф,
Сумочка из кожи крокодила,
Баранаускайте платит штраф,
А квиток к витрине прилепила.
Поплевала на него - и шлёп,
Так и припечатала квиточек,
Чтобы отучить, отвадить чтоб
Всех до приставания охочих.
Хороший стих, но длинный. И я не стал бы его набивать, если б не 2 последних строфы
Journal information