На блин, но именуемой "Луной".
А в это время, словно дрожь по коже,
По городу ходил тридцать седьмой.
В кино ходили, лекции записывали
И наслаждались бытом и трудом,
А рядышком имущество описывали
И поздней ночью вламывались в дом.
Я изучал древнейшие истории,
Столетия меча или огня
И наблюдал события, которые
Шли, словно дрожь по коже, вдоль меня.
"Луна" спала. Все девять черных коек,
Стоявших по окружности стены.
Все девять коек, у одной из коих
Дела и миги были сочтены.
И вот вошел Доценко-комендант,
А за Доценко - двое неизвестных.
Вот этих самых - малых честных
Мы поняли немедля - по мордам.
Свет не зажгли. Светили фонарем.
Фонариком ручным, довольно бледным.
Всем девяти светили в лица, бедным.
Я спал на третьей, слева от дверей,
А на четвертой слева - англичанин.
Студент, известный вежливым молчаньем
И - нацией. Не русский, не еврей,
Не белорус. Единственный британец.
Мы были все уверены - за ним.
И вот фонарик совершил свой танец.
И вот мы услыхали: "Гражданин".
Но больше мне запомнилась-рука.
На спинку койки ею опирался
Тот, что над англичанином старался.
От мышц натренированных крепка,
Бессовестная, круглая и белая.
Как лунный луч на той руке играл,
Пока по койкам мы лежали, бедные,
И англичанин вещи собирал.
Journal information